Сегодня я продолжаю публиковать притчу о пустыннике и утопающем от Владимира Щербакова. Его произведения также можно прочитать на сайте. Я надеюсь, что вам нравится его повесть? Тогда читайте, присылайте свои отзывы и рассказы для публикации. Жду с огромным нетерпением...

Притча о пустыннике и утопающем

Сытый голодного не разумеет. (Народная мудрость)

И услышал его всемогущий Господь, и внял его искреннему раскаянью, и застил беспощадно палившее солнце своею спасительной дланью, и влажным прохладным дуновеньем поведал ему о верном благословенном пути. И понял Его одинокий пустынник, и собрал воедино последние силы, и радостно двинулся вслед за повеявшим ветром, и вскорости вышел к пологому берегу широкой полноводной реки! И жадно припал обожжёнными губами к неспешным живительным струям, и долго блаженно утолял жестоко иссушившую его жажду. А после снова встал на колени и снова вознёс к распростёртым небесам усердную благодарственную молитву. Но долго ещё лишь переливчатое журчанье бурлящей возле преград воды, да тихое шуршанье налетавшего ветерка в прибрежных камышовых зарослях служили ему ответом. И мрачная чёрная печаль незримой стрелою пронзила смятенное сердце растерянного пустынника, и с щемящей душевною болью подумал он, что оставил его Господь, и придётся ему снова скитаться в безмерной тоске и одиночестве.
Но вот, наконец, до его обострённого слуха донёсся откуда-то издалека чей-то жалобный плачущий голос. С несказанным изумлением оглянулся пустынник по сторонам, но так и не смог понять, кто это столь отчаянно и настойчиво взывает о помощи и спасении. И лишь присмотревшись повнимательнее, сумел разглядеть он на самой середине реки испуганно барахтавшегося в волнах человека.
–      Помогите! Помогите! – со слезами и стоном заклинал утопающий. – Господи всемогущий и милосердный! Грешен я много перед лицом Твоим, но дай мне ещё хоть раз, один только раз ощутить под ногами твёрдую почву и на одно лишь мгновение успокоиться и перевести дух! В последний мой час покинут я всеми – Тебя одного лишь молю, к Твоим лишь стопам припадаю, душою своею клянусь, что весь остаток дарованной мне Тобою жизни проведу в неизменном смирении и покорности! Смилуйся, Господи, не оставь меня!
–      Что ты ревёшь? – разъярённо вскричал возмущённый пустынник. – Что ты трясёшься? На что дерзновенно ропщешь, несчастный? Какою бесстыжею, жалкою прихотью осмеливаешься беспокоить ты многославного Господа нашего? Совсем ведь недавно, скитаясь в бескрайней пустыне, молил я Его о глотке воды – одном лишь единственном глотке воды перед страшной мучительной смертью! Тебя же, безумного нечестивца, Он щедрой рукою своей одарил столь безмерным вместилищем влаги, что в избытке достанет её и тебе, и всему твоему народу со всеми его полями, садами и стадами, и всем вашим ближним и дальним потомкам до сотого колена! И не роптать, но смиренно благодарить Всевышнего должен ты до скончания дней своих!
–      Так-то оно так, – из последних сил отбивался утопающий от суровых назиданий пустынника, – только горе и гибель несёт мне непомерная тяжесть великого преизбытка воды, и с огромною радостью отдал бы я всё, что имею, за один лишь единственный крошечный и пустынный клочок твёрдой суши, коей так много во владении твоём, что с лихвою хватило бы на оба наши народа со всеми потомками до двухсотого колена! Ибо скоро навеки сомкнутся над бедной моей головою тяжёлые волны беспощадной реки, и поглотят меня, и погубят меня, понимаешь? Они убьют меня! Помоги!
Но пустынник не понимал. И воззвал тогда вновь утопающий к милосердному Господу нашему, и услышал его всемогущий Господь, и явил несказанную милость свою, и стремительным сильным течением вынес несчастного на широкую песчаную отмель. И обрёл утопающий долгожданную твердь, и пошатываясь от головокружения, направился к ближнему берегу, и выбрался на обожжённую жаркую сушу, и, объятый безмерною благодарностью, пал на колени, восторженной страстной молитвою славя незримого своего Заступника и Спасителя. А потом поднялся он на ноги и неспешно побрёл по своим повседневным насущным делам.
В великом недоумении и растерянности стоял потрясённый пустынник на берегу замолчавшей реки. И тогда услыхал обращённый к нему долгожданный призыв вековечного Господа:
–      Слушай, сын Мой возлюбленный! Слушай и не удивляйся, ибо каждый из вас мил и дорог Мне, словно сын родной или дочь ненаглядная! Много грешен ты был пред лицом Моим, много зла сотворил, но покаялся искренне, и привёл Я тебя к полноводной реке, и прохладною влагой её утолил твою долгую многодневную жажду. Также жадно желал ты услышать Мой добрый отеческий голос – почему же не внял ты ему, доносившемуся из уст погибавшего ближнего твоего? Почему не признал в утопающем сына Моего возлюбленного и брата своего во Мне? Почему не протянул ему спасительную руку помощи? Потому что безумными и непостижимыми были для тебя его страстные просьбы и причитания? Но поверь, что такою же странной и непонятною показалась бы ему твоя последняя пустынная молитва! Эх, люди, люди – что стало бы с вами, будь Я столь же глух и неотзывчив, как вы, если б равнодушно оставил скитальца в пустыне, а утопающего – в реке? Разве не сотворил Я вас по образу и подобию Моему, разве не завещал вам любить друг друга, как Я возлюбил вас, разве не учил помогать ближнему, как Я помогаю вам? Почему же вы все неизменно заняты лишь самими собою, почему только в крайней нужде и опасности вспоминаете обо Мне, а о братьях своих – вообще никогда? Почему своей чёрствостью, безразличием, непомерной гордыней и самолюбованием превратили вы сотворённый Мною прекрасный сад в сухую безводную пустыню и погрузили Моё изболевшееся и исстрадавшееся по вам сердце в бездонную пучину скорби, одиночества и тоски? ПОЧЕМУ ВЫ ОСТАВИЛИ МЕНЯ?
И смиренно понурив взгляд, дрожал и поёживался пристыженный пустынник под тяжкими ударами бича обвинений Господних:
–      Дети мои возлюбленные, дщери и сыновья, братья и сёстры во Мне! Долго ли будет ещё продолжаться меж вами жестокая вражда, беспощадная ненависть и отчаянное отчуждение? Когда ж, наконец, перестанете вы с надменным холодным равнодушием проходить мимо братьев своих и сестёр и стыдливо отворачиваться от чужой беды, когда же, наконец, научитесь друг друга понимать: богатые – бедных, кочевники – земледельцев, пустынники – утопающих, родители – детей? Когда же не будете больше поодиночке молить Меня о спасении, которое сами в состоянии даровать ближним и дальним своим?
И упал на колени растроганный Его словами пустынник, и с безмерною болью в растревоженном сердце залился солёными слезами запоздалого раскаяния.
–      Встань, сын Мой! – громогласно прозвучало в ответ. – Не рабом своим нарекаю тебя, но сыном возлюбленным, ибо не рабы бессловесные угодны Мне, но дети добросердечные, коих есть Царствие Небесное! Истово клялся ты весь остаток дарованной тебе Мною жизни провести в исполнении строгих повелений Моих? Ну так вот тебе Моё первое и единственное повеление! Слушай Меня внимательно и не говори потом, что не слышал! Отныне и до конца дней своих будешь ты добр, милосерден и предупредителен к каждому из встреченных тобою людей! Каждого одаришь ты светлой улыбкой, приветливым ласковым словом, каждого – даже самого скверного и навеки погрязшего в зловонной трясине грехов и пороков – научишься ты любить и понимать! К каждому найдёшь ты особый, единственно верный подход, всем своим сердцем постигнув глубокий таинственный смысл и насущную необходимость существования твоего собрата на этом свете! Всякому нуждающемуся окажешь ты всемерную помощь и поддержку, даже если сам он постесняется об ней попросить! И всё то же самое заповедуешь ты своим многочисленным сыновьям, дочерям и далёким потомкам! И род твой бессмертный живительной влагою растечётся по пересохшим жилам исстрадавшейся земли, и на веки веков наречётся Золотым!
–      Трудны повеления Твои, Господи… – осмелился высказаться пустынник.
–      Не спорю, трудны, – согласился Господь. – Только как же иначе? Ведь и сам Я изо дня в день, из года в год, из века в век неуклонно следую этим строгим высоким требованиям! Тяжкую ношу взвалил Я на себя, но и ты, сын Мой возлюбленный, должен будешь научиться Мне помогать. Ибо коли уж сотворён ты Человеком, по образу и подобию Моему, то и вести себя изволь соответственно – как Человек! И будет тебе за то великая слава, уважение и почёт – от Меня, от братьев и от сестёр твоих! Аминь.
–      Аминь, – завершил я свой долгий рассказ и замер в напряжённом ожидании.
Молчали и мальчики, но каждый по-своему. Неухоженный стоял в стороне, засунув руки в карманы, и, низко опустив голову, сосредоточенно ковырял раскрошившийся асфальт грязным носком своего изношенного башмака. Чистенький же, по-прежнему не решаясь отойти от меня ни на шаг, застенчиво и смущённо пытался заглянуть мне в глаза.
–      Я понял, – прошептал он наконец. – Я всё понял. Мне очень жаль его (кивок в сторону неухоженного), но если я отдам ему куртку, родители действительно меня убьют…
–      Нет, дорогой мой, – прервал я его, – ты понял ещё далеко не всё. Есть вещи, которые не узнаешь иначе, как только столкнувшись с ними лицом к лицу. И знание это порой может стоить самой жизни! Тебе ведь неизвестно, ЧТО значит – провести на улице морозную зимнюю ночь: разутому, раздетому, голодному, заброшенному и никому не нужному? Милый ты мой, поверь – ЭТО СТРАШНО! Поначалу тебе просто холодно. Ты зябнешь, дрожишь, но держишься. Потом начинают деревенеть и отниматься пальцы ног и сами ступни. Потом – пальцы и кисти рук, уши, губы, щёки, нос... Медленно, но неотвратимо подбирается леденящий мороз к самому сердцу, неумолимо охватывая его своей мягкой, но крепкою лапой. О, эта страшная, жестокая лапа смерти! Как неспешно, как издевательски неторопливо сжимается она вокруг отчаянно трепещущего сердца! Она беспощадна! Она никогда, никогда не отступит назад! Она обязательно победит! И рано или поздно ты сдаёшься. Силы покидают тебя, и ты останавливаешься, потом садишься, потом ложишься. Не на улице ложишься – в стороне, чтобы неприглядным видом своего замерзающего тела не портить настроение редким одиноким прохожим. Они ведь ни в чём не виноваты – не так ли? – зачем же им спотыкаться об тебя? Да и тебе это тоже ни к чему… Долгое время ничего не происходит. Тебе даже кажется, что ты отлежался и отдохнул, появляется обманчивая надежда на спасение. Ты пытаешься встать, и в первые несколько раз тебе это удаётся. Но тут же ты ясно понимаешь, что сил у тебя ни на капельку не прибавилось. И снова ложишься. И больше уже не встаёшь. И чётко осознаёшь: это конец! Поначалу тебе ещё страшно. Страшно и обидно – обидно за свою злополучную судьбу, обидно, что мир остаётся на месте, а ты из него уходишь. Впрочем, наверное, это и к лучшему… Вот тогда-то и страх, и обида тебя покидают и уступают место другому чувству – чувству какой-то потусторонней томительной сладости и лёгкости, чувству, не имеющему названия, ибо запретно оно для живых! Сознание всё ещё действует, но мир становится тебе абсолютно безразличен. Ты ведь наполовину уже не в нём. “Ну и пусть! Ну и ладно!” – смиренно и обречённо машешь ты рукой. Мысленно машешь, конечно, ибо руки и ноги давно уже не твои. Но вот и сознание начинает понемногу отключаться. Ты то приходишь в себя, то снова погружаешься в таинственный сладостный сон. И если совершенно случайно поблизости не окажется доброго понимающего человека – сон этот растянется на целую вечность! И наутро твоё закоченевшее тело вместе с другими такими же телами привычно подберут с улицы и увезут в неизвестном направлении… Так что, когда холодным и тёмным зимним вечером будешь ложиться ты в свою мягкую тёпленькую постельку, знай, что несколько человек в городе до рассвета не доживут! И одним из этих несчастных, вполне возможно, будет именно он! – указал я в сторону неухоженного мальчика.
–      Я понял! – во весь голос зарыдал чистенький. – Я всё, всё понял! Пусть они убивают меня, пусть! – и судорожными рывками начал лихорадочно расстёгивать кнопки и молнию куртки…
–      Погоди, погоди, не спеши! – остановил я его. – То, что ты всё понял – это прекрасно, но ведь и он тоже должен тебя понять, не так ли? – в упор посмотрел я на неухоженного.
И остолбенел. Боже ты мой, какое чудесное превращение, какая разительная перемена! Какой новый, какой сосредоточенный, какой пристальный взгляд! Куда только подевалась былая заносчивость и напускное безразличие? Огромные серые глаза буквально пронзали меня насквозь, отчаянно пытаясь докопаться до истины!
Знал я, о чём он думает! Он-то считал меня таким же богатеньким чистеньким мальчиком, как и презренный обладатель вожделенной куртки, только давным-давно выросшим и повзрослевшим. Последние же мои слова явно сбили его с толку и вызвали неподдельный интерес. “Кто он такой – вот в чём вопрос?” – думал обо мне неухоженный мальчик, и это ясно читалось в его выразительных любознательных глазах. Нет, мучить его дольше – это жестоко!
–      Ну что, может, поговорим? – открыто и доверительно обратился я к нему и со сладостным замиранием сердца заметил, как шагнул ко мне неухоженный мальчик, решительно преодолевая позорно разделявший нас незримый и трудный барьер.
–      Почему так? – впервые услышал я его настоящий – серьёзный, печальный и вдумчивый голос. – Почему одному всё, а другому – ничего? Почему у одного тёпленькая квартирка, богатенькие родители и шикарная куртка, а у другого – голод, холод, пьянь, рвань, пустота и маета? Почему одному жить, а другому – умирать? Почему один утопает в роскоши, а другой – подыхает в пустыне? – добавил он после небольшой паузы, и я не пропустил мимо ушей этого образного замечания. – Почему так? – снова повторил неухоженный мальчик свой строгий сакраментальный вопрос, и разноцветными звёздными искрами блеснули скупые солёные слёзы в его пустынных серых глазах.
–      Хороший вопрос, дружок, – так же серьёзно ответил я. – Очень хороший. Но, к сожалению, не по адресу. Эх, задать бы его тому, кто знает ответ! – прошептал я мечтательно и зловеще. – Знает, но ни за что не покается в своих подлых и грязных стремлениях! Тому, кто намерено разделяет детей на своих и чужих, на любимых и брошенных, на нужных и ненужных, на “наших” и “не наших”. Разделяет, чтоб властвовать безраздельно! Разделяет, чтобы не понимали они друг друга, чтобы не доверяли, подозревали, и ненавидели, чтобы дрались, враждовали и убивали, чтобы во всех нескончаемых бедах своих винили кого угодно, кроме того, кто действительно виноват! Ах, милые ребята, как бы хотелось мне дожить до того великого светлого дня, когда все дети планеты Земля: большие и маленькие, сытые и голодные, чистенькие и неухоженные, богатые и бедные, утопающие и пустынники – очнутся, наконец, от сковавшего их тяжёлого сна, забудут нелепые ссоры и обиды, и соберутся все вместе, и выведут на чистую воду жестоких самодовольных злодеев, укравших и растоптавших их беззаботное счастливое детство, и спросят у них властным решительным хором: “Почему так?” Спрашивайте, ребята, спрашивайте! Без стеснения спрашивайте за всю свою боль и страдания, за все свои страхи и слёзы, за все издевательства и унижения, по всей строгости спрашивайте, так спрашивайте, чтобы впредь никому и никогда неповадно было мучить и обижать маленьких беззащитных детей! Об одном лишь не забывайте: придёт время, и вы сами станете большими и взрослыми, и новые дети в удушливых домашних клетках и на холодных пустынных улицах будут уже к вам обращать всё тот же вековечный вопрос: “Почему так?” Что вы ответите им, ребята?
–      Не знаю, – тихо и растерянно выговорил неухоженный мальчик, до глубины души потрясённый моими резкими беспощадными словами. – Дожить бы ещё до этого…
–      Верно, – согласился я, – дожить тебе будет нелегко. Словно средь высоких песчаных барханов и чёрных раскалённых камней блуждаешь ты среди чёрствых безразличных людей с самодовольными лицами, пересохшими душами и окаменевшими сердцами, тщетно вымаливая у них скупые и жалкие глоточки воды. Оттого-то и опустынилась твоя нежная беззащитная душа, оттого-то и огрубело твоё мягкое и отзывчивое сердце, оттого-то утратил ты к людям всякое расположение и доверие. Но заметь – ибо такие, как ты, очень хорошо замечают любые мелочи и детали – заметь, как неотвратимо выползают из-за серого горизонта твоей скудной пустынной жизни тонкие и лёгкие облачка. Скоро, совсем уже скоро, гораздо скорее, чем тебе кажется, станет их намного больше, и соберутся они в тёмные тучи, и оросят твою душу блаженным долгожданным дождём! Вот в ком твоё спасение, – показал я на чистенького мальчика. – Видишь его слёзы сочувствия? Не отмахивайся от них – ибо это и есть та благодатная влага, что напитает собою бесплодную почву твоей бесконечной пустыни, и возродит её к жизни, и снова зашумит она дивным и радостным садом! Твой рождённый и выросший в клетке собрат пока ещё только-только начинает тебя понимать, но и сейчас уже готов поделиться с тобою курткой, хотя отлично знает, чем ему это грозит! Не отмахивайся, дружок, не отмахивайся! Всё это очень серьёзно, гораздо серьёзнее, чем тебе кажется! Познакомься-ка с ним поближе, да порасспрашивай поподробнее – тогда и узнаешь, что творится порой за благополучным семейным фасадом, как ежеминутной покорностью, страхом и смирением приходится платить за каждый миг скупой благосклонности домашних, как чудовищной серою массой смыкаются над головою тяжёлые волны фальшивой родительской любви! Поговори с ним, поговори! И пожалей его тоже, ибо в каком-то смысле он даже несчастнее тебя! Бесправный узник неприступной семейной тюрьмы, утопающий в широкой реке беспросветного одиночества и лишённый каких бы то ни было надежд на освобождение – невидим он миру и недоступен людскому состраданию! Тебе равнодушные люди помочь не хотят, а ему – не смогли бы при всём желании! Твои проблемы всё же видны большинству из них, а его – никому! Твои беды – на поверхности, а его – в глубине! Расспроси-ка его, расспроси, сколько раз он пытался покончить с собою и сколько раз думал об этом, расспроси и не презирай, но пойми и посочувствуй! Ты гордишься своею свободой и самостоятельностью, но всё-таки втайне завидуешь ему, ну а он, как ни странно, завидует тебе! И в этом вы оба неправы! Ты назвал его утопающим в роскоши – именно так оно и есть! Прислушайся повнимательнее к своим собственным проницательным словам! Прислушайся, и пойми, и протяни ему руку помощи, и выведет он тебя из твоей огромной беспредельной пустыни!
–      Кто Вы такой? – не удержался неухоженный мальчик от мучившего его вопроса. – Откуда так хорошо всё знаете? И почему говорите об этом с нами? Постойте! – внезапно поразило безумное озарение его истомившееся от неухоженности сознание. – Это что же такое получается? Если я – пустынник, а он – утопающий, то кто же тогда Вы? – и его бездонные глаза расширились от священного ужаса!
Та же самая мысль, похоже, пришла в голову и чистенькому мальчику, поскольку, резко высвободившись из-под моей руки, он тоже отодвинулся в сторону, решительно и бесстрашно встав рядом с неухоженным. Теперь уже сразу две пары глаз пронзали меня насквозь изумлёнными взглядами: пустынные серые и влажные васильковые! И ТАК напряжённо и сосредоточенно смотрели они на меня, что казалось: ещё мгновение – и падут предо мной на колени их потрясённые владельцы, и пропоют аллилуйю, и сотворят новую религию! Великий восторг и жестокое разочарование, стремительный взлёт и отвесное падение, верховную власть и полнейшее ничтожество, всемирный почёт и ужасное одиночество, неизъяснимое блаженство и невыразимую тоску – всё это вместе испытал я в то прекраснейшее и мучительнейшее мгновение моей многогранной и многообразной жизни – мгновенье причудливой прихоти Господней, на которое уступил Он мне свой Священный Престол и дал ощутить ту огромную тяжесть, что чудовищным бременем легла на Его могучие плечи – безмерную тяжесть Креста, непосильную смертным! И тогда осознал я, что не стоит завидовать недоступному и зариться на недосягаемое, но следует достойно, старательно и смиренно исполнять свою скромную и одновременно высокую миссию.
–      Нет, ребята, – сказал я мальчикам, сокрушённо покачав головой, – не думайте обо мне лишнего. Не вводите во грех и искушение. С Его задачами мне не справиться никогда! Мне и на моём месте заботы достанет, ибо я – Человек, образ и подобие Божие – и это ко многому обязывает! Я – далёкий потомок того самого пустынника, и заповедано мне любить каждого из вас, несмотря ни на что, искать к каждому индивидуальный подход и оказывать всякому нуждающемуся всемерную помощь и поддержку. От родителей к детям, из века в век, из поколения в поколение передаётся в нашем бессмертном роду, наречённому Золотым, красивая, мудрая и поучительная притча – притча о пустыннике и утопающем, притча о преодолении барьеров непонимания между очень различными людьми. И поведать её вам – мой первейший долг и святая обязанность!
Изумлённые мальчики не могли вымолвить ни слова…
–      Столько лет? – решился спросить, наконец, неухоженный. – Каждый рассказывал своим детям? И никто не забыл? И не было в вашем роду горьких пьяниц и глупых болванов? Извините… – смущённо пробормотал он, опустив глаза.
–      Были, конечно, – вздохнул я. – Наверняка были. Многие по тем или иным причинам не передали детям заветного сказания. Ну так что ж: пусть теперь уже невозможно восстановить утраченные родственные связи, но связи духовные – вполне! Так что, если желаешь, можешь безо всяких сомнений и колебаний смело считать себя потомком того пустынника и полноправным членом Золотого рода – ты ведь об этом хотел спросить, да? – хитровато прищурился я. – Пожалуйста-пожалуйста, буду очень рад, только помни, к чему это обязывает! И ты помни, – обратился я к чистенькому мальчику, который от таких слов заметно оживился и тоже присоединился к беседе:
–      А что стало с тем утопающим? – вкрадчиво полюбопытствовал он. – Ведь Бог и его не оставил, не так ли, ведь и ему дал свои мудрые указания и наставления?
–      А ты не понял? – снова загадочно улыбнулся я и многозначительно подмигнул. – Да ведь Бог намеренно показал пустыннику его собственное отражение в широкой полноводной реке текущей переменчивой жизни! Ибо утопающий, по сути своей – тот же самый пустынник, так же точно он беззащитен и одинок, так же точно нуждается он в спасении, помощи и поддержке! Потому что пустыня – всегда пустыня, из чего бы она ни состояла: из камней и песка, из мороза и льда, из огня, из воды, из космической тьмы, из эгоизма и безразличия, из чёрствости и равнодушия, из лени и невнимания, из ненависти и вражды, из насилия и убийств, из террора и войн, из боли и страха, из одиночества и тоски, из хамства и оскорблений, из измен и коварства, из подлости и предательства, из хаоса и разрухи, из покорёженных качелей и разломанных песочниц, из надписей на стенах и мусора на тротуарах, из курения и пьянства, из разгильдяйства и безответственности, из родительской злобы и детских слёз… Поймите, ребята: ЛЮБАЯ пустыня – это смерть, одна лишь смерть и всегда только смерть! Жизнь – это возделанные поля и цветущие сады, это тучные стада и зелёные луга, это светлые города и опрятные деревни, это широкие дороги и высокие мосты, это тёплые дома и ухоженные дворы, это выкрашенные скамейки и вымытые полы, это выглаженные брюки и начищенные ботинки, это ясные улыбки и приветливые слова, это синие небеса и разноцветные радуги, это созидательный труд и благословенный отдых, это крепкие сплочённые семьи и довольные счастливые дети, это мир, дружба, любовь, доброта, сострадание, милосердие, понимание и прощение! Вот стоите вы сейчас рядышком, и никак не хотите признать один в другом своего зеркального отражения, и в сердцах упрекаете Бога за то, что подсунул он вам какое-то не такое, неправильное, кривое зеркало. А на зеркало-то не стоит пенять, коль мозги набекрень! Извините, ребята, не обижайтесь, пожалуйста, а постарайтесь-ка лучше понять и меня, и друг друга, и всех остальных! – сказал я, заметив, как пытливые изучающие взгляды мальчиков постепенно отпустили на покаяние мою исстрадавшуюся усталую душу и беспокойно скользили по намертво разделявшей два их полярно противоположных мира незримой зеркальной стене.

Продолжение следует...