Исповедуюсь.

В субботу, ближе к полудню  к дому Буренковых  подъезжала машина – новенькая  иномарка. Осторожно пробираясь через рытвины, устроенные   злой,  огромной, белой и лохматой собакой Беллой,  охранявшей хозяйство  зажиточного  фермера, жившего по соседству, да свалкой  всякого мусора, разбросанного с незапамятных времен, машина  тихонько подкатила к заднему двору Буренковых.  Услышав шум колес, почуяв чужого, яростно рвалась с  цепи и  лаяла Белла. Сам дед Буренков в светлой рубахе навыпуск, в это время окучивал в огороде картошку. Услышав лай собаки, распрямил уставшую спину, навалился на тяпку, и стоя среди  ботвы,  стал вглядываться  в подъезжающих.  Левый глаз у деда Николая не видел совсем. Врачи объясняли ему, что эту болезнь можно легко излечить при помощи операции. Но дед решил для себя, что врачи в этом деле не смыслят ничего.   «Коль прожил семьдесят с лишним лет нерезаным ни разу,  то и помирать буду целым». Поэтому, приложив ладонь ко лбу, старался разглядеть, кого же Господь послал в гости. Гадал, гадал,  и наконец-то понял, что гости приехали самые дорогие, - дочь Катерина с зятем. Приезжали они редко, когда была в деревне большая работа: огород надо было вскопать родителям, картошку вырыть, или что еще тяжелое помочь по хозяйству. Жили они в городе. Зять работал  большим начальником. Когда соседским старикам рассказывал дед Николай об этом, он, непременно, поднимал вверх большой палец, как будто это помогало доказать величину поста, занимаемого его зятем. Дочь Катерину дед Николай любил больше всех из своих  детей, которых у него было четверо.  Не за то, что она была работящая да ладная, а как казалось ему, была между ними какая-то невидимая ниточка, которая связывала их, и заставляла понимать друг друга без слов.  В тонкостях души дед не смыслил ничего, а вот понимал, что было между ними что-то такое, чего не объяснишь, не расскажешь, что-то непонятное для других. Завидев гостей, Буренков бросил между рядов картошки тяпку, и закричал:

-Бабка, встречай гостей! Где ты есть, куда подевалась? Оглохла, ли чо?

Бабка налаживала в бане печку для растопки. Выйдя из предбанника, всплеснув руками, радостно пошла навстречу гостям. Дед уже обнимал детей, расцеловывая дочку.

-Слава Богу, дождались. Да  я-то уж сегодня загадывала. Сорока утром в согре строкотала. Я и подумала: к вестям так улети, к гостям так погости. Долго ведь сидела на березе бестолковая птица, будто  в самом деле знала, что приедете, - затарахтела бабка.

-Ну, вот что, старая, давай-ка  веди ребят в дом, потчуй с дороги, а-то кормишь стоишь баснями.

-И то правда,  - захлопотала старая.

-А транспорт-то себе новый приобрел, - обходя вокруг и поглаживая рукой блестящую поверхность машины, заметил дед Николай зятю, - Больно уж часто их меняешь. Хороша машина, нерусская вроде. Умеют же иностранцы делать технику. Ну, да ладно, на то вы и молодые».

Вытащив из машины подарки, кучу городских  продуктов, да удочку телескопическую, которую дед  видел по телевизору и заказывал уже давно зятю, все направились в дом. Удочке дед обрадовался несказанно. Он ее складывал, раскладывал, крутил в руках, пока бабка не прикрикнула.

Наевшись окрошкой, и отдохнув с дороги, гости пошли в огород дотяпывать картошку.

Никогда дед Николай не был склонен к спиртному. Другой раз выпьет рюмочку, другую в компании – и все. А если нет, так и нет. Никогда у бабки не спросит налить с устатку. А тут, как пчела его укусила. Засуетился, заволновался.

-Старуха, давай-ка деньгу, схожу в «киоску», поллитру куплю. После баньки вечерком с зятьком посидим.

Бабка удивленно ахнула, прижав руки к груди.

-Ну, чево ты? Давай, давай, неси.

Молча, словно онемев, она медленно поднялась по ступенькам в дом, открыла шифоньер, где в коробочке, рядом с лекарствами, хранились деньги, отсчитала и вынесла деду. Он, схватившись, засеменил тут же в «киоску», пока тот не закрылся.

В бане мылись уже затемно. Буренковы баню любили все, пожарче да с веничком березовым. От любых болезней  одно было лекарство – банька. После бани сели за стол в летней кухне, который бабка успела сообразить, пока мужики  кололи дрова, а Катерина их складывала в поленницу. Только сели за стол, в избу ввалился сосед,  якобы принес домкрат. Пригласили и его – не отказался. Потирая руки, дед Николай взял поллитру и разлил по рюмкам.

-Вы там, в городу, небось, виску пьете. Ну, а ты, зятек, не обессудь, что имеем.

-Не люблю я виски. Наша водочка получше будет, – ответил зять.

Дед Николай пятерней погладил бороду. Слова зятя пришлись по душе. После второй рюмочки разговор зашел о новой жизни, о ценах, которые ахнули вверх, о рыбалке.

Несмотря на то, что двадцать лет прожила в городе, Катерина любила бывать в родительском доме, любила те места, где родилась и выросла, помнила каждый уголок в деревне, каждую березку, растущую на горе. Ни на каком курорте, ни в какой загранице, нигде не отдыхала она душой, нигде так не забывались проблемы, нигде не были такими легкими мысли, как  здесь. Вот и сегодня, намывшись и напарившись в бане после работы, она, растолкав гору подушек, прилегла на кровать в спальне. Это были ее самые милые минуты.  Тихонько прикрыв глаза, Катерина наслаждалась тишиной, которую нарушали только ходики, тикавшие в зале. Спокойствие и душевное равновесие, о котором мечтала она, казалось, никогда не закончатся.

Дед Николай после третьей рюмочки вышел из-за стола и направился в дом. Зять с соседом продолжали горячо обсуждать глобальные проблемы: кто в деревне женился, кто с кем подрался, кого в армию забрали, а кто и вовсе подался на заработки на ближайший разрез. Дед, заглянув за занавеску в спальню, увидел, что дочь отдыхает после бани. Пошаркивая ногами, он подошел к кровати, отогнул край одеяла, и присел рядом с ней. Катерина, дрогнув ресницами,  открыла глаза.

-Чего тебе, батя?

-Ты отдыхай, дочка, отдыхай. Я тебе не помешаю.

В это время из огорода вернулась уставшая мать, которая закрывала на ночь грядку с огурцами,  и тоже присела рядом на стул.

-Я вот что тебе, Катерина, рассказать хотел всегда, - начал дед Николай.

-О чем, батя? Про войну да как ты в оккупации жил ты мне уже несколько раз рассказывал. Про то, как в колхозе работал, тоже говорил.

-Да нет, не в этим дело.  Про бабку свою, ну, то есть про мать твою, вот о чем хотел сказать.

-Чево это ты вздумал, дурень старый? Чем я тебе не угодила, аль плохого чево сделала? – вмешалась старуха. – Сам тоже хорош бываешь.

-Бабка, не сарафань! – цыкнул на нее дед Николай. – Ступай, вон лучше погляди, закрыты ли в стайку свиньи.

Бабка, приготовившись к атаке, поставила руки в боки, и упорно оставалась сидеть на месте. Дед Николай, вроде как, не замечая и не обращая на нее внимания, продолжал.

-Нет никого на свете лучше твоей матери. Вроде тебя она молодая была. Лицом красивая да видная. Сколь парней за ней увивалось. Даже из соседней деревни из Тайлепа сватались к ней парни. Все в нашей жизни было, сама, небось, много помнишь. Только всегда мать рядом была. Не давала она душе моей сгаснуть, а то  и спиться, как вон другие мужики, от тяжелой жизни нашей. Вроде и не ругалась, как положено бабам. А вот как-то повернет так, что само собой дело заладится, и тяжелая работа спорится. Всегда я знал, что худого от нее не будет. В жизни нашей крестьянской добра-то мало. С петухами встаешь, с темнотой ложишься. Только не слышал я никогда, чтоб жаловалась она на судьбину, что взамуж за меня пошла. Горя и я домой приносил. Только старуха моя никогда не попрекала.  К  чему я тебе это сейчас все говорю. Шибко ты щас  на мать схожа. Нам не долго осталось вековать. Хочу я, чтобы и ты, как мать до конца жизни своей такой оставалась. Добро-то оно в каждом человеке живет. Только один его не сбережет, растеряет, растрясет по жизни, точно через решето, а другой людям отдаст и себе не оставит ни грамма.

Старуха, совсем растерявшись, сидела, не зная, что и сказать. Слезы тихонько катились по ее сморщенным щекам, которые она  вытирала кончиком платка.

-Знаю я, батя, знаю, - тихонько ответила Катерина, поглаживая деда Николая по натруженной, жилистой  руке.

-Выпил я седня маленько, только ты не обращай на ето внимания. Вроде как я исповедуюсь. Должон был я тебе об этим когда-то сказать. А чую, что пора пришла. Могу и не успеть.

-Ну, что ты, батя, что ты, ты у нас еще крепкий, еще поживешь, -  ласково уговаривала Катерина.

На улице громко залаяла злющая   Белла. Это уходил домой подвыпивший сосед.

 Осенью, когда уже была выкопана в огороде и ссыпана в погреб картошка, дед долго возился во дворе, прибирая лопаты, ведра. Лег спать поздно. Утром старуха, пытаясь разбудить как никогда долго спавшего деда, и  трогая  его окоченевшие руки, поняла, что он уже  не проснется никогда.